Ethical regulation of economic relations: agenda change and values correction

Full Text

Введение

Этическое регулирование экономических отношений — тема достаточно старая, имеющая многотысячелетнюю историю, но вместе с тем часто кажущаяся факультативной, нечто вроде внешнего лоска, которым можно маскировать сомнительное содержание. Если экономика — это территория производства, денег и прибыли, труда и эксплуатации, то где здесь может поселиться этика, которая выстроена вокруг императива, Другого, блага, идеала, общественной и индивидуальной пользы?

Этическое регулирование экономики чаще попадает в фокус внимания в те исторические периоды, которые принято называть переходными. Гибкая система капитализма опять входит в очередное пике трансформаций, мы переживаем это, будучи свидетелями и агентами изменений этической повестки. Важные исторические процессы связаны с промышленной революцией 4.0, кризисом социального государства, «внезапной» активностью движения MeToo, культурой отмены, запросом на инклюзию, ростом самоцензурирования в сфере медиа, деловой культуры, бизнеса.

Этическое беспокойство современного общества (феномен Греты Тунберг, схватки технооптимистов и технопессимистов, антипрививочное движение и пр.) оказывает существенное влияние на этическое регулирование экономики в условиях перехода на «капитализм платформ». Целью представленной работы выступает осмысление процессов трансформации этического регулирования экономической деятельности в контексте конфликта рыночного и морального мышления. Достижению цели будет способствовать решение следующих задач: экспликация процесса пополнения этических эталонов (расширение этики призвания этикой доверия, в том числе в сфере профессионально-трудовых отношений); влияние новой этической повестки на деловую этику экономически активных организаций и предприятий. Данные задачи решаются на методологических основаниях и принципах критической теории, которая предполагает рассмотрение социальных отношений с позиции производства власти, влияния, синтеза теоретического осмысления и реализации знания в практическом действии субъектов. Использованы также методологические установки социального конструктивизма, суть которых состоит в рассмотрении общества как реальности, наполненной интерсубъективными, сконструированными в понимании-действии субъекта смыслами. Сочетание указанных философских методологий позволяет сделать предмет исследования — актуальные принципы и практики этического регулирования экономических отношений — адекватным как природе научно-философского познания, так и учитывать его очевидную историческую уникальность.

Пополнение этических эталонов: этика призвания и этика доверия

Этическое регулирование экономических отношений имеет как значительную историю, так и выступает активно развивающейся сферой внутри профессионально-трудовых отношений. Особенностью этического регулирования (в отличие от юридического или технического) выступает то, что соблюдение тех или иных норм, правил, установлений обеспечивается не государством или иными правовыми институтами, но конкретным сообществом. (При)нудительность в исполнении нормы (что и создаёт этическое наполнение экономического действия) связано со свободным принятием социальными субъектами той или иной системы ценностных установок. Это демонстрирует практика повсеместного внедрения этических кодексов организаций, профессий, сообществ и пр. Практика институционализации, кодифицирования общих ценностей — это показатель вложений сообщества/организации в рефлексию и публичное представление тех ценностей, которые станут основанием для решения возможных этических конфликтов. Этический кодекс — это попытка создать свой «корпус», «конструкт» ценностных правил, позволяющих субъектам действовать в ситуации тотального многообразия смыслов, конфликтов и давления «новой этики». Это примета кризиса универсалистского этического проекта и попытка выживания в условиях неопределённости.

Как известно из истории, формирование системы западноевропейского капитализма было немыслимо без религиозных ценностей. Протестантизм и католицизм шли рука об руку с ростом капитализма (М. Вебер, В. Зомбарт). «Они пережили, — пишет В. Зомбарт в отношении хозяйственной жизни Европы начала Нового времени, — необычно сильный религиозный подъём вслед за реформацией. И тут, к концу XVII в., происходит этот внезапный порыв неукротимого стремления к наживе и предпринимательского духа» [9]. В деловой культуре европейского буржуа синтезировались жажда наживы, рационализированного расчёта и идея служения долгу, божественному предназначению [3]. Символическим продуктом синергии стал концепт «призвания» — способность личности полностью отдаваться деятельности в рамках своего дела, профессии. Уже Лютер пишет о двояком призвании: «призвание от Бога» («посланы от Бога Отца и Господа нашего Иисуса Христа») и «призвание от человека», последнее — это «указание на тех, кто имеет божественное призвание, но пришёл [призван] через человека». Вне зависимости от типа призвания «Бог никогда не позволит преуспевать делам тех, кто не был призван» [12]. Немецкое «Beruf» или английское «Calling» становятся базовыми регуляторами этики деловых и трудовых отношений.

В современном мире всё чаще концепт призвания «вымывается» из активного профессионального оборота, представляется своеобразной фальшивкой, маскирующей дефицит финансового обеспечения. Уже не первое десятилетие в русскоязычном интернете вращается мем: «Денег нет, но вы держитесь». В отличие от указанной установки духа капитализма исследователи рассматривают как сложную совокупность этических мотивов. В европейской деловой культуре призвание — центральное звено репутации бизнеса, воплощение духа предпринимательства, ценность, благодаря которой буржуа не теряет человеческого лица. В России иначе — призвание было отдано в сектор услуг (образовательных, медицинских, социальных и пр.). Это создало в образовании, медицине, социальном секторе конфликт этики эффективности и этики призвания (долга). В пандемию вышла большая коллективная монография об этических конфликтах в секторе высшего образования России, где показано, что разрушение этического регулирования университетской жизни под напором менеджеризма, победа «этоса Администратора» над «этосом Профессора», учёного приводит к девальвации репутации университета и третичного образования [28], а следовательно, деинтеллектуализации гражданского общества.

Хотя значение интеллектуального труда в ХХI в. действительно возрастает, социальный статус его работников не повышается, а в различных областях общественной жизни (прежде всего, в политике, образовании, искусстве) наблюдаются очевидные тенденции к деинтеллектуализации. Как это и ни парадоксально, но в ситуации промышленной революции 4.0, на пороге которой мы все стоим, происходит не только трансформация существующей профессиональной структуры, но и возрастает тренд, связанный с ростом дилетантизма. Конфликт захватил все сферы профессионального труда, будь то промышленное производство, транспорт, или медицина, искусство, культура. Морализировать не продуктивно. По мнению петербургских философов, дилетантизм — это такой способ творческого существования, который может креативно пополнять профессиональный мир. Хотя опасности и драматизм противостояния специалист/дилетант мы сможем оценить позже, здесь последствия имеют значительный отложенный эффект [23]. Очевидно, что знания, образование, квалификация интеллектуального класса перестали быть инструментами получения власти, а стали средствами, позволяющими дороже продать властям свои услуги. Усилия большинства интеллектуалов сегодня не направлены на познание мира, а активно прилагаются к задачам получения прибыли для корпораций, обслуживания потребностей государства, сохранения у власти существующей элиты и т. д.

Процесс трансформации организаций под напором новых отраслей, генерирующих основной объём прибылей, называют реинжинирингом (reengineering). Он включает в себя преобразование предприятия в сложную сеть, образующуюся из поставщиков товаров и услуг, субподрядчиков, временных работников, текущего персонала, дружественных предприятий, партнёров, проектных команд и пр. Сложная организационная сеть ориентирована на рост производительности труда и постоянное «пересобирание» структуры, в том числе в отношении персонала. Теперь речь идёт о «работе в сети: границы предприятия практически стираются» [1].

Ризоматическая структура организаций требует адекватного ценностного наполнения, и как следствие, новых форм этического регулирования, где в идеале вертикальные формы контроля должны быть заменены на разные инстанции «самоконтроля». Болтански и Кьяпелло пишут, что ведущими ценностными установками становится «неоперсонализм» (акцент не на систему, а на человека, находящегося в бесконечных поисках смысла) и «нормативное, этическое измерение проектного града». Система и человек в производстве блага наполняются такими понятиями, как ответственность, доверие, партнёрство, верность, взаимовыручка. В экономике организаций парадигма выгоды начинает конкурировать с этической заинтересованностью и альтруизмом [1, с. 222–223].

Вымывание из активного оборота религиозного понимания долга, дефицит призванности и признанности приводит к тому, что в экономической повседневности наиболее значимыми этическими категориями, регулирующими труд и обмен, становятся понятия доверия и справедливости. Они выходят на авансцену моральной жизни человека и институтов [4, 5]. Всё чаще приходится слышать о феномене не только (меж)личного доверия, но также «институционального доверия». Контекст проблемы морального доверия достаточно широкий и обнаруживает себя через «доверие к себе и миру», «межличностное» и «институциональное доверие» [15]. Среди известных зарубежных исследователей необходимо отметить фундаментальные работы о доверии Э. Гидденса, А. Селигмена, Ф. Фукуямы, П. Штомпки [6, 22, 25, 27]. Специальных работ на русском языке, посвящённых этике доверия в контексте экономических отношений, пока немного, в частности, две монографии по экономике и социологии доверия [3, 4], статьи, посвящённые доверию как категории профессиональной этики [18, 20]. Несмотря на очевидный интерес многих авторов к проблематике доверия (институционального доверия как части общей культуры доверия), проблема имеет значительный исследовательский потенциал.

PR-агентство «Edelman PR Worldwide» проводит ежегодное социологическое исследование по программе «Trust Barometer», в 2020 г. оно стало двадцатым по счету. В исследовании уровень доверия был измерен в целом ряде организаций, секторов экономики и географических регионов. Охват опроса — 34 000 респондентов в 28 странах. Эксперты Эдельмана сетуют: «Результаты этого года (2020) показывают, что Великобритания находится на самой низкой позиции в глобальной таблице доверия среди массового населения 28 стран. Только Россия является менее доверчивым обществом» [33]. В России утверждение «Капитализм в том виде, в каком он существует сегодня, приносит в мире больше вреда, чем пользы» поддерживает 56 % респондентов. В общем индексе доверия Россия относится к «красной зоне», разрыв доверия имеет показатель 14, при среднем общеглобальном — 28 [33].

Процент опрошенных российских респондентов, «кто считает, что им и их семьям станет лучше через пять лет» упал в динамике 2019–2020 гг. с 40 до 34 % при общеглобальном показателе индекса — 47 %, «страх остаться позади» преследуют 52 % россиян (максимальный у Индии — 71 %, у ОАЭ минимальный показатель — 41 %), уровень доверия при использовании технологий правительством с 2019 по 2020 г. в России упал на 8 % (при среднеглобальном — 4 %). Особенно чувствительными являются показатели доверия в третьем (общественном) секторе экономики. Уровень доверия в российском третьем секторе минимальный среди исследуемых 26 национальных рынков и составляет только 25 %, при среднемировой — 58 %. На втором месте по этому показателю Япония с 40 %, в лидерах Индия — 80 % [32]. А ведь именно в общественном секторе создаётся максимально «человекоразмерная» продукция и услуга. Уровень доверия правительству составляет 33 %, Россия здесь соседствует с Испанией, Колумбией, Аргентиной, Кенией. Максимальный уровень доверия населения своему правительству у Китая и Индии 90 и 80 % соответственно. Доверие к средствам массовой информации в России самое низкое среди опрошенных стран и составляет 28 %, ближайшая к нам Великобритания — 35 %, при среднемировом индексе 49 %.

Российский исследователь Ю.В. Латов, анализируя материалы опросов Института социологии Федерального научно-исследовательского социологического центра Российской академии наук (ФНИСЦ РАН) за 2014–2021 гг., эксплицирует динамику и статику институционального доверия россиян. Автор пишет, что в настоящее время можно зафиксировать низкий уровень доверия к институтам политической конкуренции, при высоком доверии к «вертикали власти» в лице президента и армии (доверяют более 50 % граждан). Подобная картина доверия приносит результаты в мире ковидных ограничений, поскольку указанная часть населения поддерживает антиковидные мероприятия и создаёт высокий уровень лояльности государственной власти [11].

Как объяснить разрыв между данными Института социологии ФНИСЦ РАН и «Trust Barometer 2020»? Группа российских учёных по результатам мониторинговых исследований по программе «Trust Barometer» установила, что институциональное доверие выше в менее развитых странах, чем в более развитых. В общероссийских опросах выявлена та же тенденция: «Более высокое институциональное доверие демонстрируют респонденты с более низким человеческим капиталом (менее образованные, менее урбанизированные, более удалённые от столиц...). Эти парадоксальные результаты требуют переосмысления того, как можно измерять институциональное доверие, являющееся важнейшим элементом социального капитала нации» [21, с. 33]. Сама постановка вопроса демонстрирует, что в современных обществах доверию принадлежит «уникальная роль», которая заключается «в приписываемой этому понятию моральной ценности, в том, как часто оно возникает в нашей жизни и в скольких институционализированных сферах оно фигурирует» [22, с. 32].

Очевидно, что культивирование этики доверия предполагает наличие устойчивого, безопасного и максимально не рискованного взаимодействия трёх важнейших акторов: бизнеса, государства и человека. Для этого нужно время и отлаженность механизмов этического регулирования. Пока мы часто сталкиваемся с «культурой недоверия», которая, по словам Ричарда Мюнха (die Kultur des Misstrauens), препятствует «налаживанию как стабильных деловых, так и прочих контактов между людьми». С позиции социолога, истончение потенциала доверия связано с тем, что «общество, которое превращает всё, к чему бы оно ни прикоснулось, в рынки, не знает никаких стабильных отношений доверия и живёт в атмосфере недоверия» [9, с. 102, 104]. Н. Луман, А. Селингем разделяли понятия доверия к личности (межличностный уровень отношений) и уверенности в институтах («системное доверие», эффективная и прозрачная работа экономических институтов и бюрократических систем). Серьёзным вызовом для развития этики доверия стала пандемия COVID-19. За последние несколько лет вышло множество научных работ, в которых институциональное недоверие рассмотрено на материале анализа отрасли общественного здравоохранения, где наиболее чувствительно продемонстрирован кризис надёжности, практики неравенства и несправедливости в отношении значительных групп населения [29].

Тотальную власть рынка делает предметом своего внимания М. Сэндел. Отстаивание независимости экономической логики, принципов рыночного регулирования от «оценочных суждений», этики и политики, постепенное вытеснение этического регулирования из самых разных сфер социокультурной жизни чисто рыночными механизмами имеет самые драматичные последствия. Как верно отмечает философ, «чем больше рынок расширяет своё присутствие в неэкономических сферах жизни, тем более запутанными становятся вопросы, связанные с соблюдением морали» [24, с. 95]. Рыночное мышление не учитывает тот факт, что моральные и гражданские нормы поведения людей обладают собственной, внутренней ценностью сами по себе. Коммерциализация медицинских услуг, монетизация подарков и оплаченные извинения, перенос хранилищ ядерных отходов в бедные страны, муниципальный маркетинг, страховой бизнес и рынки фьючерсов — вот приметы, где «этика очереди» активно вытесняется «этикой рынка». В обществе функционируют разные способы этического регулирования и инструменты распределения общественного блага: принцип этики очереди — «первым пришёл, первым получил», принцип этики рынка — «вы получаете то, за что заплатили» [24, с. 33, 44]. Второй императив активно вытесняет первый, по мнению М. Сэндела.

Доверие, как верно отмечает Э. Гидденс, имеет проективный характер, оно не данность, его следует зарабатывать и завоёвывать, и без вложения существенных усилий получить его невозможно [8]. Современному обществу это предстоит в любом случае, поскольку «природа современных институтов глубоко связана с механизмами доверия к абстрактным системам, особенно к экспертным системам» [6, с. 213]. Путь к преодолению этической неопределённости, в точке которой мы сейчас все пребываем, проходит через рефлексию, поиск и социокультурное принятие новых этических эталонов. Этот процесс приведёт к созданию такой культуры доверия, которая бы смогла объединить как личные обязательства / facework commitments, так и безличные обязательства / faceless commitments (Э. Гидденс).

Влияние новой повестки на этическое регулирование культуры организаций

Приметами нового наполнены медиа, инновационные компании, ориентированные на будущее, корпорации старого сектора. Что это за ветра перемен? О чём современная повестка? Она о «зелёной экономике», «этическом регулировании цифровизации, автоматизации, искусственного интеллекта», «социальной ответственности бизнеса», «инклюзивных подходах в деловой культуре компаний» и пр.

Этические кодексы и хартии ценностей мультинациональных компаний, начиная с 90-х годов ХХ в., обязательно имеют две статьи — неразглашение информации/данных и борьба с коррупцией. Через этическое регулирование трудовых отношений управляющие компании пытаются снизить риски, связанные с неконтролируемым распространением нежелательной информации, хотя «трудящиеся» имеют гарантированное законом право «на выражение своего мнения о предприятии за его стенами» [1, с. 656]. Прошло порядка трёх десятилетий, и мы видим расширение объёма правового и этического регулирования в работе с информацией и большими данными. В деловых отношениях крупных российских корпораций этому вопросу уделяется значительное внимание. В частности, в «Кодексе корпоративной этики Сбера» [10], понятие информация употребляется порядка 80 раз, коррупция — 14, но обе категории выделены в качестве отдельных пунктов этического кодекса. Предметом внимания в деятельности Сбера выступает следующая информация: внутренняя, служебная, конфиденциальная, инсайдерская, непубличная информация банка, его клиентов и третьих лиц, персональные данные и банковская тайна. Руководителям любого уровня вменяется в обязанность обеспечение не просто соблюдения законодательства и всех положений корпоративного этического кодекса Сбера, но и работа над пониманием подчинённых, что «коммерческие или финансовые результаты не могут быть важнее этичного поведения» [10, с. 10].

Сходная ситуация в секторе IT. «Правила деловой и корпоративной этики группы компаний Яндекс» ориентированы на регулирование работы с конфиденциальной информацией. Ведущими реперными точками Яндекса выступают: конфиденциальность, информационная безопасность, способы общения с внешним миром (ключевым звеном в этом сегменте выступает PR-службы компании). Этическое регулирование в сфере трудовых отношений работника и работодателя в лице Яндекса сопровождается подписанием работником таких документов, как «Обязательства о неразглашении конфиденциальной информации», «Положение о коммерческой тайне ООО «Яндекс», «Соглашение о неразглашении информации» [19].

Работа компаний над созданием внутренней культуры этического регулирования имеет своей целью упорядочение взаимодействия сотрудников, клиентов, учредителей и др., что вносит дополнительный вклад в развитие этики доверия к бизнесу. Венгерские учёные исследовали степень доверия в микро-, малых и средних компаниях сектора информационно-коммуникационных технологий (ИКТ). Организации разных размеров, связанные с Индустрией 4.0, имеют неодинаковый уровень доверия. На институциональное доверие в сфере ИКТ-услуг влияют: способность официальных учреждений предоставлять справедливые государственные услуги (Правительство Венгрии выступает своеобразным медиатором и гарантом коммуникации), качество и уровень межличностного доверия внутри компании, между деловыми партнёрами. Высокий уровень доверия в ИКТ-секторе «снижает неопределённость и поддерживает долгосрочные деловые связи» [35]. Так этическое регулирование профессионально-трудовых отношений продуктивно влияет на рост культуры доверия в обществе.

Стремительная цифровизация не только удивляет, но и вызывает недоверие как со стороны потребителей информационных продуктов, так и в старых отраслях экономики, которые начали активное внедрение искусственного интеллекта. Например, китайский опыт в обрабатывающей промышленности предлагает следующий рецепт укрепления этических ценностей и культуры доверия: «Приверженность руководства, авторитарное лидерство и доверие к промоутеру искусственного интеллекта (ИИ) положительно связаны с доверием к ИИ. Более того, эффект приверженности руководства и доверия к промоутеру ИИ усиливается, когда пользователи имеют высокую самоэффективность» [34]. Вне зависимости от типа государства или сектора экономики построение культуры и этики доверия ведёт к росту результативности экономической деятельности, имеет решающее значение для социального обмена знаниями [37].

Исчезновения целого ряда старых профессий (отраслей экономики) и рост Индустрии 4.0 сопровождается рождением новых форм труда и занятости, усилением консюмеризма и сервильности. Влад государства как ведущего актора трансформации этической повестки трудно переоценить. Стоит обратить внимание на проект трансформации институтов государственной власти, бизнеса и гражданства в концепции Центра стратегических разработок «Государство как платформа». Понятий этики и этического в документе нет, ценность встречается только однажды, в контексте гражданина как потребителя «результатов отработки бизнес-процессов» [16, с. 29]. В развитие данной концепции Российской академии народного хозяйства и государственной службы опубликовал исследование «Государство как платформа: люди и технологии». Обширный текст выстроен вокруг дискуссий о защите и доступе бизнеса, науки к большим данным, открытости государства налогоплательщикам, этическим вопросам манипуляции данными, которые могу привести к дискриминации. Посыл проекта «Государство как платформа» состоит в том, чтобы занять позицию регулятора в сфере больших данных, что отлично от деятельности data-корпораций (типа Google, Microsoft, Facebook), которые зарабатывают через сбор данных и стратификацию на рекламе, нишевых и специализированных продуктах, связанных с интернетом вещей, искусственным интеллектом и т. д. Как отмечается в тексте: «Ключевой вызов для государства начинает появляться в этическом аспекте — как принятия решений, так и готовности предоставлять гражданам не только услуги, но и новые права и гарантии их соблюдения» [7, с. 3]. Какие инструменты соблюдения прав будут созданы — вот вопрос, поскольку данная концепция всё чаще высказывается о гражданине как о клиенте или потребителе сервисов. Фактически цифровизация и редукция деятельности государства к оказанию услуг приведёт к трансформации самого понятия «гражданства» [2], в котором потребительская составляющая концепта будет представлена в цифровой этике, культуре, демократии.

Коллизии этического регулирования цифровой экономики и цифрового государства стали предметом обсуждения I Международного форума «Этика искусственного интеллекта: начало доверия» (Москва, 2021). Проблема доверия граждан к электронным государственным услугам является международной, а в частности, в Германии публичные цифровые сервисы не пользуются широкой поддержкой и вызывают дебаты среди граждан и академического сообщества [31]. Ещё более широкий контекст задаёт работа европейских учёных, которые опубликовали результаты исследования данных Европейского социального обследования (ESS). Это более 180 тыс. участников интервью из 16 стран Европейского союза. На основании проведения трёх исследований было показано, что «институциональное доверие косвенно влияет на доверие между неродственными незнакомцами, усиливая чувство безопасности людей», а, следовательно, «государственные институты оказывают влияние на межличностное доверие» [36]. А это значит, что в культуре этического регулирования социально-экономических отношения все субъекты взаимодействия значимы.

Не менее сложный опыт этического регулирования связан с внедрением экологических ценностей в деятельность многих международных компаний. Экологическая этика конструирует природный мир как предмет нравственной ответственности и сферу общего блага. Экоцентризм становится нормой сегодняшнего дня. Но ещё 30 лет назад ситуация была кратно иная. В 1991 г. главный экономист Всемирного банка Лоренц Саммерс разослал меморандум, в котором обосновывал перенос грязных производств в страны третьего мира. В этом документе нормативная «экономика благосостояния» доминирует над экорегулированием. По Саммерсу, «миграция загрязнений» выгодна всем: развитые страны получают чистую среду и увеличение продолжительности жизни, бедные страны — новые рабочие места и рост индивидуального благосостояния. Критики данной установки пишут об игнорировании в экономической деятельности таких аспектов, как «естественные права на определённые блага, социальные опасения». Тут рыночное мышление имеет очевидный приоритет над этическими аспектами материальных издержек. Этически спорным выступает допущение о том, что «хорошо информированные индивиды соглашаются с рыночной оценкой последствий загрязнения» [26, с. 278–279].

В настоящее время инвестиционная привлекательность «зелёной экономики» находится в состоянии устойчивого роста. По сведениям Bloomberg Intelligence: экологические, социальные и управленческие активы ESG (environmental — экология, social — социальное развитие, governance — корпоративное управление) находятся на пути к тому, чтобы превысить 50 трлн долларов к 2025 г. (в 2020 г. они составляли 35 трлн долларов), что составляет более трети от прогнозируемых 140,5 в общих глобальных активах [14]. Экологическое регулирование, создание продуктов и услуг по критериям ESG перешли из нишевого сегмента на орбиту «мейнстрима и обязательности» [30]. В экологическом сегменте рейтинговой оценке подвергаются: объёмы выбросов в атмосферу, произведённых отходов, использованных водных ресурсов. «Зелёная» трансформация захватывает традиционные и новые отрасли экономики, крупные организации от Российских железных дорог [13] и Лукойла, до Сбера [17] и Ростелекома. Очевидно, что технологическая и этическая трансформация компаний имеет фундаментальный политический смысл. Иногда зелёную экономику прямо называют крупнейшим политическим проектом современности, за которым будет стоять беспрецедентный по влиянию властный и экономический капитал.

Новая климатическая стратегия развитых стран, управление экологическим рисками, усилия в сфере информационной безопасности — вот ведущие инновационные тренды в сфере этического регулирования экономических отношений. Описанный выше конфликт рынка и этики будет не только усугубляться, но потенциально сформирует новые правила регулирования в экономике и государственном управлении. Происходящие процессы перестройки и этического беспокойства человечества очевидно выражаются в категориях доверия, этического регулирования и кодифицирования ценностей, синтеза теоретического поиска и применения инноваций в практическом действии.

About the authors

Svetlana V. Solovyova

Author for correspondence.
Email: metaphisica2@gmail.com

Doctor in Philosophy, Associate Professor, Head of the Department of Philosophy and History of Science

References

Supplementary files