Homo psychotherapeuticus, or psychotherapy in the reflection of contemporary philosophy

Full Text

Актуальность

Четвёртый вопрос Канта «Что такое человек?» имеет для психотерапевта сугубо практический характер. В начале каждой психотерапии специалисту приходится отвечать на сформулированный таким образом вопрос и каждый раз исключительно — «Что такое этот человек?», сидящий напротив и нуждающийся в помощи. Любые гипотезы, которые могут возникнуть при размышлении над этим вопросом, сразу же проверяются практикой — в этом, возможно, коренное отличие психотерапии от философии. Учитывая такую постановку вопроса, психотерапевту приходится быть в некоторой степени антропологом, если он собирается помогать не только в формате выученных гипотез, принадлежащих к сформированным парадигмам, и если он видит перед собой уникального человека, вписанного в систему значимых отношений и смыслов, а не только патологически работающую, «сломавшуюся» систему, набор синдромов и нозологий. Поэтому с понимания своего визави начинается вся психотерапия. В чём здесь скрывается проблема? Почему сейчас для эффективной психотерапии недостаточно быть адептом какого-либо признанного течения? Столетие психотерапевтической практики показало, что эффективность разных психотерапий примерно одинакова [14].

У. Стайлз и соавт. [6] описывают «парадокс эквивалентности» в психотерапии — приблизительно равную эффективность лечений, учитывая при этом, что в разных видах терапий существенно различаются отношения между пациентом и психотерапевтом. «До тех пор, пока этот парадокс не будет разрешён, понимание механизмов лечения останется весьма ограниченным» [6, с. 88]. Из этого парадокса следуют сразу несколько вопросов: что мы, специалисты, делаем, если делаем методологически разное, а в итоге выходит примерно одинаковая эффективность?, что именно работает в психотерапии, что нужно сохранить, а что нужно отсечь в практиках помощи пациентам?, как стандартизировать исследования эффективности, какие общие объективные параметры для подсчётов выбрать, и вообще, поддаётся ли психотерапевтическая помощь стандартизации? и т. д. А.И. Сосланд пишет: «Сегрегация известных методов психотерапии на „научно проверенные“ и иные является поводом для главного „научного скандала“ в современном профессиональном сообществе. Среди „непроверенных“ оказались школы с давними традициями, с большим влиянием в профессиональном сообществе. Гештальт-терапия, психодрама, разговорная психотерапия по К. Роджерсу, нейролингвистическое программирование и другие пока официально не признаны и не подлежат оплате по системе медицинского страхования» [16, с. 46] (речь идёт о здравоохранении Германии, похожая ситуация наблюдается и в других странах. — Прим. автора).

Во-вторых, проблемой остаётся и усугубляется из-за промедления недостаточная институализация, легитимация психотерапии, которая никак не найдёт себе место среди других наук. Разработка понятийного аппарата, в том числе с опорой на концепт личности, а возможно, и на другие ключевые концепты (контакт, проблема, мотивация, норма, патология и т. д.), требует продолжения. «Психотерапия пребывает в поле напряжения между двумя полюсами. Противопоставление номотетического подхода (генерализирующего) и идеографического (индивидуализирующего) в контексте классификации наук давно стало общим местом. Проблема здесь в том, что оба эти подхода сталкиваются на одном поле. Психотерапия не может фундировать себя как естественно-научная дисциплина, ибо уникальность любой терапевтической ситуации под влиянием множества факторов не умещается в рамки, подходящие для операционализации и количественного исследования. В ней практически невозможна ситуация „экспериментальной воспроизводимости“. С другой стороны, психотерапия функционирует в режиме терапевтических дисциплин, где требуется соответствие критериям полезности, эффективности, отчётности. Эти факторы в значительной степени определяют своеобразие и противоречия в психотерапии как науке, практике, а также внутри профессионального сообщества» [16, с. 49]. Трудности в валидизации методов психотерапии связаны не только со сложностью определения соотносимых критериев. Самих разновидностей психотерапии известно уже более 400, описано более 300 синдромов нарушенной психики, и если «поставить себе задачу эмпирическим путём установить, какие виды психотерапии или их сочетания оптимальны для лечения одного расстройства, то придётся опробовать астрономическое количество сочетаний» [6]. Такое количество методов, конечно, акцентирует на себе внимание и заставляет задуматься о сути происходящих процессов, а также снова и снова сподвигает методологов разрабатывать синтетические концепции понимания личности и способы терапевтического изменения её. «Одновременное параллельное существование многочисленных методов, а также постоянное появление новых делает психотерапию дисциплиной с сомнительной легитимностью. Дело обстоит так, что мы, в сущности, не располагаем адекватной технологией анализа различных составных этой дисциплины. Исключительная сложность предмета «человек» оставляет пока неразрешёнными и самые ключевые вопросы, касающиеся специфичности связи «причина – симптом» и связи «симптом – метод» или даже «симптом – приём». Связь между жизненными ситуациями, психическими травмами и их клиническими последствиями весьма свободна» [16, с. 54].

Возможно, экскурс в граничную и, в некотором смысле, «материнскую» для психотерапии область — философию — поможет прояснить основания сложившихся трудностей? Начиная с конца XIX — начала XX в., — со времени появления психотерапии как самостоятельной дисциплины — всё отчётливее становится идейное взаимообогащение психотерапии и философии. Экзистенциальный, феноменологический, психоаналитический, структуралистский и постструктуралистский подходы в теории и практике в обеих сферах отражают это взаимовлияние, организуя векторы для новых интуиций как для «специалистов по человеческой душе», так и для исследователей вопросов метафизики. Как пример, сегодняшняя философия во многих магистральных направлениях пропитана психоаналитическими идеями, «говорит» на психоаналитическом языке. Работы З. Фрейда и Ж. Лакана в нынешних библиографиях находятся вместе с текстами М. Хайдеггера, Ж.-П. Сартра, Ж.-Ф. Лиотара. А феноменологию К. Ясперса или П. Рикера считают «своей» как в науках о душевном здоровье, так и в философских дискурсах. В предисловии к русскому переводу «Общей психопатологии» Ясперса психиатр Т. Дмитриева пишет: «Методологическую базу работы составили метод дескриптивной психологии (феноменология) Гуссерля и „описательная и расчленяющая психология“ Дильтея, которую Ясперс обозначил термином „описательная психология“. Такой подход дал возможность доступно и чётко описать психические нарушения» [23, с. 3]. Системные взгляды, «экология разума», эпистемология, разрабатываемые Г. Бейтсоном, — ещё один пример «прописки» выдвигаемых идей в обеих сферах.

Сосредоточим своё исследовательское внимание на одном, фундаментальном и сквозном (общем, как для философии, так и для психотерапии) понятии — понятии субъекта. Вопрос о субъекте, о «судьбе» субъекта, — один из ключевых вопросов для обеих дисциплин и практик.

В пространстве психотерапии отдельный субъект (акцептор психотерапевтической помощи) во всей своей полноте представлен со стороны страдания, болезни, проблемы, и рассматривается через соответствующую оптику психологических теорий, то есть через теории личности. Нужно сделать одно уточнение — психотерапевтическая и психологическая помощь рефлексируется в исследуемом вопросе в едином контексте, равноправно, поскольку теоретически основывается на одних принципах, пользуется близкими методологиями, различаясь в практике на уровне целей, задач и контрактов на взаимодействие. В специальной литературе по психотерапии субъект (он же объект воздействия) традиционно обозначен через конструкт личности. Личность является ключевым понятием везде, где речь идёт об индивидуальной психотерапии. Личность, её структура и проявления, значимые межличностные отношения служат мишенями для лечебных или консультативных процедур [1]. Но разработка практического инструментария (как это традиционно обозначается — личностно-ориентированной психотерапии) невозможна без предшествующей разработки понятия личности. В этом процессе происходит регулярный дрейф идей между философией и психотерапией. В этой связи очевидным кажется предположение, что вместе с идеями перемещаются и проблемы в согласованиях, например во взглядах на личность человека.

Возможно ли продуктивное исследование взаимодействия психотерапевт-пациент в оптике других парадигм, не базирующихся на фундаменте концепта личности?

1. Homo psychotherapeuticus

Обозначим субъекта психотерапии вне личностной системы координат, как homo psychotherapeuticus, то есть Человека психотерапевтического, живущего и определяющего себя в терапевтическом взаимодействии, среде. Выделив особую субъектность — homo psychotherapeuticus — вне классического психотерапевтического дискурса, отметим, что сама традиция определения человека через его характерную черту, проявление, активность, деятельность, среду имеет давний характер. К уже известным homo sapiens, homo faber (М. Шелер, К. Маркс, Х. Арендт), homo ludens (Й. Хейзинга), homo symbolicus (Э. Кассирер), homo deus (Ю. Харари), homo psychologicus и т. д. всё добавляются другие, в связи с новыми пониманиями природы человека, его характерных черт, формирующей среды и прочее. В этом плане homo psychotherapeuticus стоит ближе всего к homo psychologicus [19], при этом концептуально отличаясь по основным пунктам. Для homo psychotherapeuticus уже недостаточно обычного психологического языка, определения себя в категориях саморазвития, личностного роста, соблюдения личностных границ, коммуникативных компетенций и т. д. Этот субъект в большей степени медикализирован [8], всё больше в его речи «психиатрии»: «шизик», «психопат», «пограничник», «аутист», «абьюзер», «лудоман», «параноик», «нарцисс»... Своё состояние он определяет через «депрессию», «невроз», «психоз», «стресс». Self-harm, самоповреждения, становятся характерными стигмами этого субъекта не только в связи с душевными расстройствами, но и в качестве знака принадлежности к мейнстриму. Среда этого субъекта тоже наделяется психотерапевтической силой и контекстом. Как грибы растут специалисты йога-терапии, терапии картами Таро, ассоциативными картами, ландшафтом, парусным спортом, животными (канис- и иппотерапия), танце-двигательной психотерапии, танатотерапии, песочной терапии, трансформационных игр и т. д. Психотерапевты, в свою очередь, всё чаще посещают (что уже предписывается этическим кодексом специалиста) личные терапии, супер- и интервизии, балинтовские группы и проч.

Так кто такой homo psychotherapeuticus? С одной стороны, это пациент, клиент, обратившийся за помощью. Специалист, с другой стороны, также являясь субъектом взаимодействия, развернут к пациенту (клиенту) своей «инструментальной», профессиональной стороной. Он тоже homo psychotherapeuticus. Отметим недостаточность указания на то, что специалист в общении только инструментален, функционален. Человек, надевающий белый халат на работе, не способен «снять» все проблемы, мысли и чувства, связанные с пациентами, после ухода с работы, то есть «снятия халата». Он продолжает думать, переживать рабочие проблемы и в своей личной жизни, «работа не выгружается из головы». Это делает очевидным то, что в пространство психотерапии специалист включён всем своим естеством и бытием безраздельно. Иными словами, homo psychotherapeuticus являются оба субъекта психотерапевтического взаимоотношения и взаимодействия. Врач и пациент (психолог и клиент) решают схожие задачи: пациент лечится, психотерапевт тоже регулярно проходит свою личную терапию или супервизию. Их объединяет единый психотерапевтический процесс, где они находятся в специфических отношениях, например в переносно-контрпереносных. В их психической деятельности обнаруживаются схожие феномены: оба со временем становятся репрезентациями в бессознательном друг друга или существуют в качестве нарративов друг о друге. Наконец, они формируют общую среду, в которую включены родственники с обеих сторон, коллеги и прочие. Именно поэтому и тот, и другой — homo psychotherapeuticus. Эту связанность можно выразить в ироничной манере Ф. Перлза: «Пациент отличается от психотерапевта только степенью выраженности невроза» [11].

Таким образом, можно наметить параллель между концептом «личности» в психотерапии и специфической субъектностью в философско-антропологическом дискурсе, обозначенной как homo psychotherapeuticus.

2. Концепт «личности» в фундаменте психологии

Начиная с конца XIX в., молодая наука психология активно включилась в исследование вопроса, что такое человек. К этому времени философия и теология уже проделали большую работу в поиске ответов на этот главный вопрос. «Одним из существенных аспектов неуклонного вхождения психологии в современную науку является изучение ею личности человека» [21, с. 14]. И «основная цель сегодняшней психологии личности — объяснить с позиций науки, почему люди ведут себя так, а не иначе» [21, с. 14]. Задачи, которые начала ставить для себя психология и ставит до сих пор, решаются в верифицируемых экспериментах, доказательных исследованиях с привлечением математического аппарата для обработки данных. Выдвигаемые концепции всегда должны были проходить «проверку на прочность» в практике. XX в. сопровождался всплеском развития психологии с веером методологий, концепций и выходов в практическое применение. И всегда объектом внимания психологов была личность человека в том или ином её проявлении. При этом в такой объективации человека заложена проблема: «В самой психологии имеет место определённое сопротивление процессу „объективизации“ личности: некоторые психологи доказывают, что попытки в этом направлении могут зайти слишком далеко, а это грозит разрушением представления об уникальности и сложности человеческой натуры» [21, с. 14].

Говоря о личности человека, нужно понимать, что речь идёт об утверждении чего-то свойственного человеку, приданного ему, положенного в основу его самосознания. В таком случае, стоит рассмотреть личность как концепт, принятый на вооружение с самого появления психологии и используемый до сих пор практически везде как в экспериментальной психологии, так и в психотерапии.

Психологическое понимание личности выстраивалось в тесной связи с её философским осмыслением. В европейской культуре понятие личности восходит к латинскому «персона», что «означало маску актёра в театре, социальную роль и человека как некое целостное существо, особенно в юридическом смысле» [22, с. 264]. В классической латыни persona имеет значение «маска». Но римской традиции отмечена производность persona от глагола personare, что значит «наполнять звуками», «непрерывно звучать». В частности, Боэций пишет: «Слово persona образовано от глагола personare (громко звучать) <...> полая маска непременно должна усиливать звук» [2, с. 413]. Боэций же дал определение личности, надолго ставшее классическим: «индивидуальная субстанция разумной природы» [2, с. 413]. Таким образом, личность у древних греков и римлян понимается скорее как «личина», маска, которая не есть лицо человека, но между которыми складывается сложная двусторонняя связь. «Переход от театральной маски к моральной личности, обладающей внутренним единством, завершился в христианстве. „Персона“ получила также и душу, являющуюся основой человеческой индивидуальности и неуничтожимым, метафизическим ядром личности» [4, с. 269].

В Средние века была распространена другая этимология слова persona — «per se una» («единая сама по себе»). Понятие персоны получило выраженную религиозную окраску. Маска стала выражением нового положения человека, его приобщения к сакральному, священному началу. Она является знаком изменений, трансформации человеческого бытия, знаком перехода к иному виду бытия, символом вхождения в инобытие, в пространство значимого бытия [7].

В Новое время понимание личности развивалось под влиянием Декарта (личность отождествляется с сознанием), Лейбница (внутреннее рефлективное чувство), Гоббса (свободная личность, свободный человек), Локка (самосознание). Кант определяет личность как субъект исполнения нравственного долга, учитывая то, что человек детерминирован как природными, так и социальными закономерностями [22]. Фейербах в своих работах указывает на тело, как на силу, без которой не мыслима личность. «В дальнейшем понятие „личность“ в западном философском теоретизировании продолжало разворачиваться по азимуту свободы» [22, с. 265]. Для Ясперса «осевое время» приводит к превращению человека в «свободную личность на основе самосущей экзистенции» [24, с. 31].

В отечественной традиции определение личности формируется в поле размышлений византийских и древнерусских религиозных философов. Обозначается родственная связь между личностью и «ликом», и, как следствие, вырастает определение личности как подлинной и совершенной.

Таким образом, ассимилируя философские взгляды, психология строит свою персонологию.

3. Персонологический подход в психологии

Психологи Л. Хьелл и Д. Зиглер в своём фундаментальном труде «Теории личности» концептуализируют общие положения определений в теориях личности и выделяют компоненты теории личности, в которых должно раскрыться содержание выдвинутой теории и границы её применения. Среди критериев оценки теорий личности Л. Хьелл и Д. Зиглер отмечают: верифицируемость, эвристическую ценность, внутреннюю согласованность, экономность, широту охвата и функциональную значимость. А также определяют основные бинарности, полярности, касающиеся рассмотрения природы человека: свобода – детерминизм, рациональность – иррациональность, холизм – элементализм, конституционализм – инвайронментализм, изменяемость – неизменность, субъективность – объективность, проактивность – реактивность, гомеостаз – гетеростаз и познаваемость – непознаваемость [21].

Одним из первых, не в качестве магистрального направления, но как вполне успешная и новаторская методика в формирующейся психотерапии стал использоваться так называемый сократовский или сократический диалог. Среди зачинателей метода — невропатологи П. Дюбуа и Ж. Дежерин. П. Дюбуа в книге «Психоневрозы и их психическое лечение» описал разработанный им метод рациональной психотерапии, противопоставив его гипнотерапии. По словам П. Дюбуа, этот метод должен был рассеять ошибки в суждениях больного о своём заболевании. Ж. Дежерин, признавая важность рациональных убеждений и работы с ними, обозначил не меньшую важность эмоционального доверия пациента к врачу. Метод сократического диалога, восходящий к деятельности Сократа, имеет двухчастную структуру [13]. «При этом движение внутри диалога очень часто проходит по известной нам от Бека (имеется в виду Аарон Бек, один из столпов современной когнитивно-поведенческой терапии. — Прим. автора) схеме: внешние события (стимулы) → когнитивная система → интерпретация (мысли) → чувства или поведение» [12, с. 42]. В целом, можно говорить не столько о методике сократического диалога, сколько о соответствующем коммуникативном стиле специалиста, так как «...сократический метод интервьюирования поощряет клиента рассматривать, оценивать и синтезировать различные источники информации, большинство из которых уже были известны клиенту ранее» [13, с. 9]. Терапевтическая истина в таком разговоре не рождается в буквальном смысле, не предлагается психотерапевтом. Ей позволяют проявить себя в ситуации диалога и эмоционального доверия. По-другому можно было бы сказать, что пациент не знает только одно — то, что он уже всё, что ему надо, знает, но это знание пока не присутствует в сознании. Задача специалиста — помочь этому знанию появиться.

Конец XIX в. не случайно оказывается началом рациональной терапии, диалогов. Ведь это время распространённого рационализма, сциентизма, открытий в естественно-научной сфере. В дальнейшем рациональная психотерапия как работа с когнициями, иррациональными убеждениями, «слепыми пятнами» в сознании, установками и рассогласованиями эксплицитно или имплицитно становится частью основных направлений психотерапевтической помощи: когнитивно-поведенческого, психодинамического (психоаналитического), экзистенциально-гуманистического.

4. К синтетической теории личности

Теории личности и опирающиеся на них психотерапевтические методологии продолжают развиваться, исходя из философских и естественно-научных традиций исследователей, следуя за практикой и новыми открытиями, в том числе, в смежных областях знаний, например в современной физике, кибернетике, лингвистике, нарратологии. Научно-практические школы психологии и психотерапии продолжают разрабатывать интегративные теории личности. Например, отечественная психотерапевтическая школа, которая началась с работ В.Н. Мясищева и продолжилась исследованиями Б.Д. Карвасарского, А.А. Александрова, Э.Г. Эйдемиллера, В.И. Курпатова, предлагает модель личности из двух связанных составляющих: эндо- и экзопсихики [18].

Психоаналитик Н. Мак-Вильямс, одна из признанных современных специалистов, в книге «Психоаналитическая диагностика», имеющей важное подназвание: «Понимание структуры личности в клиническом процессе», также концептуализирует подходы к пониманию личности. Она отмечает основные парадигмы, «существующие внутри психоанализа — теорию драйвов, Эго-психологию, теорию объектных отношений, теорию собственного “Я”, — которые открывают пути к пониманию характера людей» [10, с. 32]. Каждого человека при этом можно описать, как имеющего определённый тип организации характера и уровень развития личности.

Вопросы общего психотерапевтического языка, понимания, теории постоянно актуализируются в коллегиальных обсуждениях, полемических статьях, книгах. В. Винокур иллюстрирует позицию принципиальных противников «общей теории»: «Аргументами в пользу того, что формирование интегративной психотерапии невозможно, служит представление, что теоретической основой психотерапии является психология личности, а интегративная личностная теория не существует и вряд ли появится, поскольку различные теории личности базируются на глубоко различных мировоззренческих позициях. Кроме того, в качестве одного из основных факторов эффективности психотерапии — и это не вызывает разногласий в разных психотерапевтических школах — особое внимание уделяется взаимоотношениям врач – пациент как одному из основных факторов эффективности психотерапии, а характер этих отношений во всех основных направлениях психотерапии (психодинамическом, гуманистическом и поведенческом) определяется и выстраивается по-разному, требует разного по своему характеру и по степени выраженности участия психотерапевта, по-разному влияет на эффективность терапии и даже выполняет разные терапевтические функции» [3].

5. За пределами психотерапии

В пространстве философской антропологии со своей стороны, в традициях собственного дискурса также полемизируется проблема современного субъекта, в том числе, обозначенного нами как homo psychotherapeuticus. П. Рикер, Ж. Делёз, Ф. Гваттари, Ж. Бодрийяр, М. Фуко, Ж.-Ф. Лиотар, Ю. Хабермас, Ж. Деррида, С. Жижек — вот далеко не полный перечень мыслителей, существенно высказавшихся по данному вопросу. В.А. Мазин, к примеру, исследует отношения психоанализа и деконструкции. Места встреч Фрейда и Деррида для него — «тексты Деррида, наполненные как непосредственными, так и косвенными обращениями к Фрейду» [9, с. 5]. В духе дискурса взаимных отсылок В.А. Мазин цитирует Рене Мажора: «...невозможно не только представить деконструкцию без психоанализа, но и психоанализ немыслим без Деррида» [9, с. 5]. А «деконструкция феноменологического субъекта производится при активной поддержке Фрейда с его теориями последействия и творения мнестических следов» [9, с. 7].

Огромную популярность в контексте судьбы страдающего и расколотого субъекта, приобретает обсуждение нарциссизма, нарциссического героя, «героя нашего времени». Философы «видят» множество текущих социальных, политических и культурных процессов через призму нарциссизма, психотерапевты отмечают приток нарциссической клиентуры в их лечебные кабинеты. Современные нарциссические тенденции отмечены в работах Т. Адорно, Р. Лэша, Ж. Липовецки, П. Козловски, А. Секацкого, Ю. Разинова и др. «Нарциссический тип личности является символом перехода от “ограниченного” индивидуализма к “тотальному”» [5, с. 204]. «На смену традиционно понимаемому индивидуализму пришёл гедонистический, психологический индивидуализм, считающий главной ценностью личные достижения. Нарцисса больше не интересуют в большей степени политические, социальные проблемы, главенствующее место занимают личностные, психологические, связанные с заботой о себе, своей самости, собственном благополучии. “Homo psychologicus” сменил “homo politicus”» [5, с. 204].

Заключение

История концепта личности, его появление в психологических теориях личности, обзор современных методологических затруднений с одной стороны, и сопутствующая трансформации в пониманиях субъекта в философии — с другой, наталкивает на размышления, что часть проблем субъекта психотерапевтической практики связана не с самой практикой или теорией психотерапии, а носит отпечаток процессов, происходящих в судьбе субъекта философского знания, отражает понимание того, «что такое человек» в философско-антропологическом дискурсе. Пока теории субъекта психологии и психотерапии — теории личности — развивались, пока в этих практиках исследовался человек страдающий и болеющий, в это же время параллельно и, испытывая взаимное влияние, изменялись взгляды на субъект в философском дискурсе. Динамика взглядов на человека в психотерапии, описываемого через концепт личности, имеет, иными словами, истоки в особенностях понимания субъекта в соответствующих философских традициях XX в. (расщеплённость, децентрированность субъекта, его «отсутствие» или «смерть», речевая или бессознательная предопределённость и т. д.) [17].

Расположив рядом развитие концепта личности в психологии и психотерапии, с одной стороны, и homo psychotherapeuticus — с другой, можно также отметить переход от модернового к постмодерновому пониманию субъекта в философии [20]. Влияние этого перехода отразилось и на выделенном нами homo psychotherapeuticus — субъекте психотерапевтической практики. Критический подход к персонологии позволяет сдвинуть фокус внимания с личности на пространство между взаимодействующим, на практику, на контакт и контекст этого взаимодействия.

Современная психотерапия делает уверенные шаги от парадигмы индивидуализма к теории поля, взаимодействия, контакта, интерсубъективности (в частности, — к такой форме психотерапевтической помощи, как групповая психотерапия). «Разве не чересчур соблазнительно для нас вернуться к индивидуалистической и солипсической парадигме? То есть к тому, что мы решили называть „организмом“, „психикой“, „личностью“, пациентом или клиентом и т. д.? Разве не соблазнительно в силу доступности такого образа действий способствовать развитию психопатологии некоей данной изолированной сущности, даже если эта психопатология приводит к проблемам, вроде „бытия-в-мире“?» [15, с. 41], — задаётся вопросами гештальт-терапевт Ж.-М. Робин, обнаруживший эти же сомнения в необходимости фундаментального примата концепта личности в психотерапевтической практике. И далее: «Следовательно, если мы используем self как «личность» или «организм», мы делаем акцент на развитии всех типов поддержки способностей, собственных ресурсов и всего другого, что свойственно индивиду, в эготической позиции. Если же мы станем рассматривать self в качестве контакта, мы сделаем акцент на развитии поддержки в контакте с полем (помня о том, что поле включает одновременно организм и среду). Напрашивается вывод, что стало быть, мы имеем дело с двумя весьма различными видами психотерапии?» [15, с. 42]. Похожую идею выражает другой современный философ и психоаналитик В.А. Мазин: «Формула „нет ничего вне текста“ как раз и указывает на то, что у субъекта нет никакого устойчивого основания типа „ядра“, „стержня“, „подлинного эго“, „истинного себя“, „самости“, „идентичности“, „объективного существования“, то есть всего того, на чём строятся разнообразные психологические теории» [9, с. 6]. Так центростремительные взгляды на человека сменяются центробежными. Сам человек, исследуемый во всё более увеличивающей, детализирующей оптике, распавшийся на составляющие, временами кажется потерянным и потерявшимся. Именно поэтому преодоление текущих трудностей психотерапии видится в исследовании и ассимиляции идей, находок, открытий из других смежных и далёких дисциплин. Перспективными направлениями в этом плане может быть дальнейшее исследование трансформации концепта личности, посторенние психотерапевтических методологий на базе других конструктов — текста, контакта, поля, взаимодействия. Помня, что главный выход всех психотерапевтических рассуждений — в практике, в помощи людям с психическими расстройствами, результаты дальнейших исследований могут носить вполне ощутимый прикладной характер.

About the authors

Alexey M. Zotov

Author for correspondence.
Email: am-zotov@mail.ru

Postgraduate student, Department of Philosophy, Chief physician of the «Sofia» Medical Center

References

Supplementary files